ДИЛЕТАНТЫ! ЧИТАЙТЕ ПРО "ТРИУМФ ДИЛЕТАНТОВ" ( ГЛАВА ИЗ РОМАНА "ДУЭЙ") НИЖЕ НА СТРАНИЦЕ ! Хотите 20 000 тысяч визитёров на ВАШ сайт ежедневно? Смотрите здесь и бесплатно

НА ГЛАВНУЮ РИФМОЙ ПО ПРОЗЕ ЖИЗНИ НЕСБЫВШЕЕСЯ – ОЛЕНЬ ВЕЧНОЙ ОХОТЫ.
СВЕТЛЫЙ МИР ВИРТУАЛЬНЫХ ПУТЕШЕСТВИЙ СURRICULUM VITAЕ – ОБО МНЕ
НАШИ ГОДА – НАШЕ РЕАЛЬНОЕ БОГАТСТВО MY FLYING COLOURS / МОИ КАРТИНЫ
VISITORS / Гостевая книга THE PRODIGAL SON (БЛУДНЫЙ СЫН) Напишите мне

 ПРО ТРИУМФ ДИЛЕТАНТОВ – СЮДА!!!

  НОВЫЙ ВЫПУСК!

«ИНФЛЯЦИЯ»

 

- Вот вы всё талдычите, Клавдия Ивановна: «инфляция» да «инфляция», а вы хоть знаете, что слово сие означает? - раздражено спросила в очереди за пенсией интеллигентная старуха Клеопатра Львовна.

- А что там знать-то? Грабёж и грабёж простого народу.

- Нет, я не о том: слово-то само что это значит? А означает оно «вздутие», «надувание»…

- Так и я говорю: от голоду пухнем-вздуваемся. Надувают кругом простой народ! У Чубайса аж щёки скоро лопнут надувать…

- Я имела в виду «надувание» в буквальном смысле: ну, как вот шину или что-то резиновое надувают…

- И я про то же: мой Володька, подлец, полдня свою лодку рыбацкую надувал-проверял - рыбачить, дескать, собирается с ночёвкою. А где, в конце концов, гадюка, оказался на ночёвке-то? У Таньки Дьяченко - у деловой нашей. Еле его, мерзавца, от её выцарапала обратно… Всё, всё мы понимаем, Клеопатра Львовна, и без вашей интеллигенции: и Володька подлец, и Чубайс, и Танька стерва. Надувают нас, как хотят. Вот только один вопрос: когда ж мы, наконец, от этой инфляции, надувания этого лопнем?

ИСКРА ПОТУХШЕГО КОСТРА

ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ГИПОТЕЗА І МОСКВА - 1986 г.

1.

После быстротечной гражданской войны между общим и частным весною 199… года среднерусский город В. легко зализал немногочисленные раны, рубцы от которых тут же стали закрываться пёстрыми цветами победившей новой, частной жизни. Образовывались немыслимого капиталу компании, росли невесть откуда взявшиеся торговые дома, многочисленные, – и не понять поначалу было, зачем так много, – магазины стали заполнять улицы. Сперва они смотрелись как яркие заплаты на прежнем, сером рубище, но затем заплаты эти стали сливаться в одно целое – и вышел городу новый, блестящий костюм. И город действительно блестел вечером довольно и гордо иллюминацией непрерывного праздника, огни которого писали и писали в старом небе новые, непривычные и потому до смешного странные слова и сочетания: “Строительная компания “Дядя Ваня”, “Автомобили заводов “Форд-Тройка” (последнее дублировалось и латинскими буквами), “Гастрономы “Новый Елисеев” и так далее. Вообще названия сделались значительно короче: совхоз имени партсъезда с длинным латинским номером превратился в фермерский союз “Плод”, а гостиницы “Северобережная” и “Октябрьская” – в “Гранд отель” и “Савой”. Взметнулись ввысь стройки отелей-небоскрёбов “Император Пётр” и “В.-Хилтон”, а в старых домах, на старых улицах мило и тихо возникли номера и пансионы “Виктория”, “Аквилон”, “Гименей” (для адюльтеров) и монастырская гостиница “Северный Крест” для появившихся вдруг невесть откуда паломников. Исчез “Интурист”.

Целый ряд гостиниц маленьких, низшего разряда, присвоили себе громкие географические названия: “Флорида”, “Лондон”, “Ницца” и т.д., и тот, чей карман не мог позволить номер в “Гранд отеле”, вознаграждал себя тем, что, называя свой адрес знакомым, мог сказать со смешком всё ещё жившего в людях легкого недоверия к переменам и застывшей изумлённости, что он живёт “во Флориде”, а в прошлом месяце жил “в Ницце”… И слова эти смаковались, разжёвывались, высасывались, как экзотический плод, вкус которого отменен, но непривычен, а достоинства ещё не вполне ясны.

По праздникам гул колоколов от умножившихся за счёт восстановления когда-то отданных под склады церквей плыл над городом. Мириады приветливых, милых огоньков свечек тысячелетней прекрасной тайною горели тогда на улицах и площадях, вызывая ответные, восторженные огоньки в детских глазёнках и зажигая пурпурным огнём окружавшие свечи розы, гвоздики и тюльпаны, которых имелось во множестве во всякое время, – будто земля стала плодоносить цветами в несколько раз больше, – и которые были новой, но уже неотъемлемой частью любого праздника, какая бы группа горожан его ни справляла: максималисты или умеренные, православные или католики, старообрядцы или униаты, либералы или консерваторы, демократы или монархисты (трудно было и понять, откуда возникло столько направлений в прежде однолинейной массе); атеисты промаршировали по городу в венках из роз небольшой группой, держа распятие вверх ногами – пусть их! Даже бывшие хозяева города собрались кучкой в стороне от ворот завода “Россико” (бывший пяти или шести орденов станко-инструментальный завод им. 144 тбилисских комиссаров), но их кумачовый несвежий лозунг с белой надписью намок от внезапного дождя и провис, лишив прохожих возможности прочитать что-либо новое, свечей они не держали, цветов у них не было, если не считать выцветших алых бумажных гвоздик в петлицах дорогих, но старомодных и поношенных костюмов, и выступление прошло незамеченным…

Бойкие, хорошо выбритые и одетые, в чистейших ботинках – будто и нерусские, будто по облакам ходили – люди стали во всё большем числе появляться в городе и с улыбочкой знающих жизненный секрет вежливо и не очень теснить старое, неповоротливое, со скорбными, усталыми и неприветливыми русскими глазами. И глаза эти от множества яркого, нового, разнообразного, пёстрого вокруг стали вращаться быстрее, перебегали с одного зрелища на другое и наконец наполнились теплом от этого движения, увлажнились и – заблестели…

Короче говоря, цвета давнего-давнего прошлого ещё ярче засверкали рядом с цветами нового настоящего, даже будущего, и ничуть друг друга не затеняли, а наоборот, объединив свои силы, бросали снопы радуг на людей, привыкших к уныло трещащему мёртвому сине-белому фонарю в холодной тьме над сиреневым полусветом из окна давно закрытого, пустого магазина…

На углу 12-ой улицы – бывшая генерала Богатырёва – и 9-ой линии – бывшая генерала Штыкова – с одним из выходов на переулок св. Николая – бывший Геройско-Комсомольско-Пограничный – открылся новый гастрономический магазин. Ранее в первом этаже здания располагался постоянно набитый народом овощной магазинчик, а рядом – магазин политической книги, в котором всегда было пусто. Теперь оба помещения были слиты и в засиявшем разноцветными этикетками магазине было просто свободно.

Магазину требовались грузчики.

2.

Два грузчика жили рядом, во дворе большого дома, выходившего фасадом на площадь Театра, ранее носившую длиннющее годовщинное название.

Один из них – Валентиныч – трудился грузчиком всю свою жизнь, другой – Дима – был спившимся интеллигентом. Оба раньше подволакивали товары в маленьком магазине на нынешней 9-ой линии под неженской рукою заведующей Клары.

Дела у обоих были в плачевном состоянии: государственные перемены оборвали привычную до дремоты, до закрытых глаз трусцу прежней жизни. Но перебивались кое-как: много ли иному русскому человеку нужно? Табак, спиртное да нехитрая закуска, да сострадательная беседа, денег, как известно, ни гроша не стоящая (от чего так и высок её номинал в отечестве)… да власть бы далеко в душу не лезла; опять же, чтобы чужое благоденствие не очень кололо полузакрытые глаза. Хотя…как посмотреть – может, и не очень мало…

Но и малое нужно ещё себе доставить, так что пошли оба грузчика наниматься в магазин на 9-ой линии; на свою же прежнюю работу наниматься – смешно…

Шли: Валентиныч – вразвалку, размахивая руками в потёртых рукавах старой, тёмной спецовки, мрачно глядя прямо перед собою и протыкая острыми глазами принаряженных сограждан, Дима – деликатно обтекая публику и заглядываясь на в изобилии появившиеся на ней прекрасные пиджаки и брюки.

Когда выходили через арку со двора, Валентиныч турнул мальчишек, поджигавших под аркою наметенный частыми в этот год сильными ветрами тополиный пух; никакого сладу не стало в последнее время с ребятнёй, что и понятно: сами взрослые обалдели от всяких перемен и, казалось, и не знали теперь, что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо… Где уж за дитём-поджигателем следить…

Выйдя из арки на улицу, Валентиныч уже привычно сплюнул, косясь на яркий номер на стене углового дома, сделавший улицу эту безымянной – 8-ая линия, мать их!..

Конечно, и раньше улица раза два или три меняла своё название, но всё-таки всегда получала новое имя, а сейчас полюбуйтесь – только номер.

Прежде улица – в самый последний раз – носила имя Али Хиляля, который по мнению одних её обитателей был великим военным героем революционного Туркестана, другие же считали его замученным оккупантами восточным поэтом, а третьи – персидским демократом шестидесятых годов – жертвой реакции. Четвёртым было просто всё равно…

Шли молча – как на боевое дело. Только перед самым магазином Валентиныч пошевелил своими упорными глазами, окинул орлиным, гордым взглядом новоиспечённую 9-ую линию, многоцветную от людей, новеньких реклам, вывесок и плакатов, и сказал:

— Пестроту-то развели… В глазах рябит. Не улица, а этикетки сплошные.

Дима промолчал.

Прошли мимо непривычно огромных, зеркальных, похожих на огромные сувенирные открытки витрин.

— Расфуфырились… — хмыкнул Валентиныч. — Кларка без фуфырства всякого торговала – и как баба торговала! И себе какую дачу на заливе построила – рядом с горкомовскими, и нам каждый день и на пузырёк, и на два перепадало… А, Димок? Я себе, помню, каждый квартал джинсы новые справлял, кроссовочки там… И бабьё на меня не обижалось – не жмотился.

— Эт-то верно… — вежливо проблеял Дима.— А где ж нынче Кларка, интересно? Как в воду канула.

— Не пропадёт, не бойся: её нынче времечко пришло…

Свернули в переулок св. Николая (если – Чудотворца, то действительно чудеса да чудеса кругом…), с которого раньше был вход в Кларкину подсобку, и остолбенели: на оранжевом ящике у стены сидел негр! Это был не африканский студент, угостивший раз Валентиныча и Диму ароматными длинными сигаретами с золотым ободком, это был негр-грузчик, одетый в чистенькую, щёгольскую спецовку.

Негр улыбнулся русским. Он таки оказался тем самым студентом с сигаретами. Валентиныч даже вспомнил имя: Жером.

— Ты что ж тут делаешь, Жером? Мы уж думали, ты давно отучился и президентом у себя в этой… Конго?

— Нет – Сенегаль, Валентин. Тут лутши. Сенегаль мало работы, я говорью вашим: можна здес? Милиция-полиция говорит: можно, только не воруй… Россия – хорошо, много работы и много будет работы. Я на родина писаль: приезжай работать. Скоро у вас будет много иммигранты. Как Пари… Париж.

— Париж! — воскликнул Валентиныч. — Какой Париж?! А мы куда денемся?

— Ты уже стар ящик носить, Валентин… Ты в свой дом будет жить… рибалка. Дима – профессёр знова будет, к нам в Африка на охоту ездить будет… А я тут будет немножко заработать. Вам не мешаю! Так везде. Россия – богатая страна.

— Это мы-то богатые?

— Богатый, — убеждённо ответил Жером; потом, посмотрев на одеяния двух друзей, добавил: — Будет богатый… тьепер. Земля ваша богатый, всё ест: река-вода ест, лес ест, хлеб ест, петролеум ест, уголл ест… Правильно говорю – уголл?

— Да, угол у нас только и есть. Загнали. Слушай, Жером, а где ж у них теперь подсобка? — Валентиныч кивнул на магазин.

— Контора господина представитэля компании в зал… главни вход, — степенно ответил Жером.

Дали Жерому закурить, попрощались и пошли обратно, к главному входу.

— Ходим туда-сюда без толку. Подсобку у них теперь днём с огнём не сыщешь, у… представителей, — сказал Валентиныч, — а ещё в отдел кадров заставят переться… Только к вечеру и попразднуем. Нутро требует, пропади оно всё пропадом…

У главного входа он занёс было ногу, чтобы пнуть сверкающие двери, но те, словно убоявшись гнева трудового человека, открылись сами.

— Автоматика, — заметил Дима, — и не дюже хитрая. А наши ворота… помнишь? – на скобу ты закрывал, ещё скобой этой раз дал по уху одному, что перед самым закрытием хотел в магазин впереться… Волкогонов тогда даже дело заводил, да Кларка дело прикрыла…

— …матика!— резко отозвался чуть не потерявший от холостого замаха равновесие Валентиныч, но потом усмехнулся подобрее, вспомнив былое.

В магазине было пусто. То есть сверкающие полки держали на себе горы блиставших товаров, но людей не было. Неживой был магазин.

— Химия всё это,— объяснил Валентиныч Диме ситуацию в магазине, перекатывая в зубах окурок.— Налепили ярлыки поярче и думают, что народ химию ихнюю жрать будет. Народ не будет…

Красивая, молоденькая, но строгая и солидная с виду кассирша в элегантной форме – ну прямо стюардесса! – ворковала с единственной покупательницей с пёстрым, тощим пакетом в руках.

— Видишь, по сколько берут? Скоро с голоду начнут дохнуть… Раньше по три сумки набивали – еле руки держали, – и то не хватало…

Валентиныч пихнул легонько плечом покупательницу и тяжело упершись в кассу кулаками и пистолетом наставив на кассиршу окурок в зубах, вопросил:

— Где здесь хозяйва ваши, деваха? Насчёт работы бы им пособить…

— Там, — прошептала кассирша, отпрянув от Валентиныча, и грациозно указала на стеклянную дверь в глубине зала.

— Вот куда забрались хозяйва… спрятались… от трудового народа! И не найдёшь сразу… Приходи сегодня к нам с Димком: отмечать будем вступление в вашу команду. С тебя – пузырёк. Есть тут в вашей аптеке пузырьки?!

И пихнул стеклянную дверь.

К удивлению Валентиныча в по больничному чистой, светлой и холодной приёмной перед чьим-то кабинетиком они обнаружили ещё нескольких своих коллег.

— Это что ж, – экзамен нам будет, обормоты?! — зычно вопросил их Валентиныч, оправившись от удивления – и чего только не увидишь в последнее время? — Мослы мерить будут? Что они там, свихнулись? Где заведующий? Или… как там теперь… хозяин? Он верно думает, что инженеров нанимает…

Ему показали на дверь кабинетика:

— Там представитель компании какой-то…

— Представитель?! Компании ?! Ну что ж, посмотрим представителя!

— Э-эй… Очередь!

Но Валентиныч уже шагнул в кабинет.

— Нужны, поди грузчики и подсобные, хозяин? Так что гадать и мучиться – вот он я!

“Хозяин” был светлым – как в семи водах промытым – молодым человеком с блестящей улыбкой и прохладными глазами.

— Добрый день. Нужны. Где вы раньше работали? У нас солидная фирма и хотелось бы иметь референции.

И закинул ногу на ногу, выжидающе выставив в сторону Валентиныча блестящий, как и улыбка, чистенький ботинок.

Валентиныч машинально глянул себе под ноги и лицо его стало даже жёстким:

— Какие…?! Я спрашиваю: грузчики нужны иль нет? Иль непонятно спрашиваю? Груз-чи-ки! Не инженера, а груз-чи-ки! Понял, хозяин?

Молодой человек перестал улыбаться и спокойно ответил:

— Вы нам не нужны.

Валентиныч скосоротился, поцокал языком:

— А-а! Сами таскать будете? В этом вот костюмчике? Или инженеров каких заставите?

Молодой человек светло глянул на Валентиныча, потом поверх него и громко сказал в не прикрытую Валентинычем дверь:

— Следующий зайдите, пожалуйста.

Валентиныч повернулся и вышел, с силой прихлопнув дверь.

— Чего вы здесь дожидаетесь, идиоты? Сейчас всех анкетки погонят писать – как инженеров, как в загранку будто бы намылился… Димок! Пойдём отсюда. Они сами таскать, видно, желают! Ничего, ещё прибегут, попросят…

Он в три шага преодолел торговый зал, бросив окурок возле кассирши, ударом кулака хотел распахнуть двери, но они сами разъехались в стороны, подлые.

На улице закурил снова. Крикнул, пристально уставясь в небо – прежнего ли оно цвета?

— Димок! Ты что, в автоматике … прищемил? Ты где?

Ответа сзади не было. Не было и Димка. Уже сигарета была свирепо высосана до губ, а этот всё не шёл. Страшная догадка ошеломила:

— Ах, сучонок! Интеллигент, заячья душа! Поди, задом сейчас там виляет, чтоб взяли, просится…

Двинулся было вернуться – схватить этого за шиворот, выволочь наружу, чтоб не унижался, но… не хотелось опять идти через чужие, странные двери и неживой зал.

Повернулся было и уйти, но и идти было некуда и не к кому: многих дружков пораскидало в разные стороны в эту весну, и уж очень хотелось дождаться сучонка, посмотреть, что тот будет врать, в глазёнки его заячьи глянуть…

От гнева улица казалась калейдоскопом ярких туманных пятен. Много машин двигалось мимо Валентиныча, однако гари особой не чувствовалось: в городе по слухам появились автомобили на спирту и, как ещё болтали, – на воде.

“Ну с водой-то, Бог с ней, а вот куда спирт переводить придумали, сволочи”, — тоскливо подумал Валентиныч и ему с ещё большей силой захотелось выпить, раз кругом такое теперь безобразие, но денег – новых, не похожих на прежние, бумажек – не было. Валентиныч смачно сплюнул на проклятые двери; они не шелохнулись.

Из переулка появился – как будто только и ждал плевка против порядка – блюститель порядка этого Волкогонов, милиционер или полицейский – чёрт их теперь разберёт. Форма на нём была почти такая же, что и прежде, но сидела как-то вольнее, развязнее, что ли; рукава закатаны, ботиночки необычные и блестящие – врагов закона топтать, галстучек – что надо, всё подогнано – как на заказ шилось… Заклёпочки, карманчики… В этом и вся волкогоновская суть. “Эх, мент всегда мент – что ни меняй”, — вздохнул Валентиныч и кивнул Волкогонову: они знали друг друга смолоду. Волкогонов строго, но без свирепости – даже как будто с сочувствием тайным – поглядел на Валентиныча и прошёл мимо.

“Жалеет, что ли? — окрысился сердцем Валентиныч.— Жалеет, что я, как он, к новым делам не примазался… гнида”.

Наконец появился Димок; в новенькой светло-зелёной спецовке и с фирменным значком с блюдце. В прежние времена Клара за такой фирменный комбинезончик сотни две бы отстегнула не глядя… И за блюдце прибавила бы…

— Вот… взяли.

Надо было бы сказать всё о рабской, интеллигентской душонке Димка, но уж больно долго ждал – злоба перегорела, оставалась одна горечь. Только и сказал Диме Валентиныч:

— Эх ты, паскуда… Сколько лет я тебя жизни учил… Не ты за кем – за тобой бегать должны: ты руками работаешь, ты рабочий человек… а тебя как шлюху, за мятый трюльник купили. Ещё задом, поди, вертел, напрашивался…

Димок промолчал, уставившись в богатую витрину. Помолчал и Валентиныч. Потом сказал со снисхождением:

— Ну, ладно. Видать, времена теперь такие – рабочему человеку задом вертеть приходится… Всё равно – давай дуй за пузырьком. Обмоем горе твоё и глупость…

Димок растерянно задвигал руками.

— Что такое?!

— Так… ведь работать уже нужно идти.

— Ты что?! В первый раз, что ли? Ты им бумажки-то свои показывал? У тебя ж паспорт и трудовая дома валяются… Кстати, пусть на твою трудовую полюбуются: какого ценного кадра откопали – с высшим образованием, профессор прямо-таки…

— Не нужно им трудовой, сказали. И паспорта тоже: они теперь вообще отменены, что ли…

— Да как же?! Без бумажки ты кто? Нету тебя.

— Не знаю… Дали контракт подписать – я подписал. Сразу и работать идти…

— Ну ты даёшь, Димок. Филькину грамоту тебе сунули, ты и подмахнул. Посмотрим, как ты теперь у них свои бабки получишь, посмотрим. Что там сказано-то было?

— Разное. Должен я то и то, а мне за это то и то. Для меня и самого многое в диковинку – про такое только в книгах читал. Потом я тебе… Идти надо, там уж грузят. После работы забегу.

— С-стой! Ну ты…

Но Дима уже исчез во вражьих дверях. Валентиныч и выругался, и сплюнул, и опять выругался, но ничего из этого не вернуло старого дружка Димка, но смутило новых, зеркальных витрин и чужой ему пустоты магазина без толстых, голосистых продавщиц и чёрного хвоста очереди, вываливающегося наружу, – прошло времечко!

— “То и то”! Вот “это” ты за всё получишь…

И Валентиныч сделал в сторону гостеприимных до подозрительности самооткрывающихся дверей с иностранным клеймом, скрывших от него Димка, энергичный отечественный сексуальный жест.

Но как ты н матерись, а делать-то было нечего: видать, пока блестящие полки, этикетки, иноземные двери и этот самый контракт оказались сильнее Валентиныча… обидно, конечно…(а он-то думал: Димок друг, друг… интеллигент!) и Валентиныч завернул в переулок и стал глядеть, как Димок, Жером и ещё два других картинных молодца занимались разгрузкой ярко-синего грузовичка – всё теперь стало до рези в глазах ярким. Работали молча, без остановок и перекуров, лихорадочно как-то – как чужие друг другу, без мужского тёплого словца. Когда последний ядовито-жёлтый ящик с крикливой, красной, нерусской надписью был спущен и бережно уложен, грузовик тут же умчался, чуть не сбив Валентиныча.

— Во шоферня пошла… Ничего перед собой не видит – только рубли, человека раздавить готов… Не покурить, не поговорить с людьми по-человечески… Сразу с места рвёт, будто его где заждались… Димочек! Ты ещё человек пока или уж тебя машиной сделали? Иди сюда, перекури.

Но Дима по-собачьи улыбнулся и ушёл в склад к каким-то оранжевым механизмам, а во двор влетел ещё один бойкий грузовичок и опять чуть не боднул Валентиныча.

— Да что они – с ума все посходили?!

— Контракт у него тьепер, Валентин. Если поздно едет – штраф платит. Пьять минут – платит. Часы! — объяснил ему Жером, ухмыляясь. Чего этому негру не ухмыляться, он привычный к тамошней, ихней жизни по контрактам…

 

3.

Здесь очевидно оттого, что с утра во рту ничего не было, Валентиныч вдруг почувствовал великую усталость – даже ноги подогнулись, быстренько перешёл переулок и сел в маленьком сквере на единственную скамью рядом с седоватым высоким мужчиной в дорогом, но старомодном и поношенном костюме, который с улыбкой прозревшего жизнь наблюдал работу грузчиков.

— Ну что, — непринуждённо обратился мужчина к Валентинычу. — Не обеспечивают тебя работой-то? Не пришёлся?

— Не “тебя”, а “вас”, — тяжело поправил Валентиныч.

— Извините…

Помолчали.

— Выходит, правы, всё-таки, были… мы, — менее уверенно вновь подал голос мужчина, — что классовое разделение, классовая борьба и угнетение – они есть?

— Кто это “мы”?

— Я сказал, правы, наверное, были люди, которые говорили, что есть классовая борьба и эксплуатация… противоречия там. Вот ты ж… вы ж… не пришлись по нынешнему… новому времени? Выходит, зря всё… изменили. Теперь на собственной шкуре, так сказать, иные чувствуют… за работой с протянутой рукой… Ты-то… вы-то, небось, думали, вам райскую жизнь на блюде поднесут – как в западном кино всё будет,– а вышла жизнь-то эта райская боком…

— Так-так-так-так…

Валентиныч сразу узнал мужчину. В былое время его нередко подвозили к заднему входу на неновой, но чёрной “Волге”; иногда приезжал один шофёр. Мужчина весело вваливался в подсобку, с задором вопрошал:

— Ну как, нар-род?! Какие успехи, какие проблемы? Выкладывайте, рапортуйте! Начинания поддержим, проблемы враз решим.

И как правило выставлял бутылку.

Валентиныч и Дима, бодро, по-солдатски вскочив с нагретых ящиков, ответствовали, что народ – нормалёк, успехов – масса, а проблем никак нет… Вот только одна разве… проблема роста и развития, так сказать…(знали, знали слова-то!) И ухмылялись лукавыми поселянами, своротив носы на сторону.

Мужчина понимающе кивал, тоже улыбался – как учитель шкодливым, но сметливым ученикам, – грозил работягам пальцем: “А как же всенародная борьба за трезвость?” (“Так мы и есть народ!”), пускал какую-нибудь народную пословицу и тут-то и появлялась бутылка, лукаво, но интеллигентно завёрнутая в газету – “ и газетку заодно почитайте – просветитесь…” Иногда договаривались о какой работёнке у него на даче, что на заливе… Потом, считая народные вопросы решёнными, мужчина серьёзнел лицом и проходил дальше – к Кларе…

— Ну что, уже к Кларке на “Волжанке” не очень-то теперь подъедешь? — ощерился Валентиныч: не одного его новая жизнь против шерсти погладила. — И костюмчик-то… пообтёрся.

Седоватый даже вскинулся:

— Э-эх, нар-род! Вам всё, что в лоб, что по лбу. Не про то я… мы! Не про то надо говорить-то!

— А я про то!

— Э-эх, нар-род!..

Вместе с этим словом у него из красивого, волевого, чётко очерченного, но искривившегося сейчас рта вылетели брызги слюны и осели пузырьками на обшарпанном рукаве Валентиныча.

Валентиныча обуяла внезапная брезгливость:

— Народ – не народ, а плеваться-то нехорошо… Вытереть бы надо… Быстренько!

И поднял руку к лицу мужчины, которое исказила гримаса гадливости, испуга и ненависти. Седоватый неуклюже, рывками стал отодвигаться.

— Та-ак…

Тогда Валентиныч стёр старательно брызги другим рукавом (Боже упаси – ладонью!), размазав старое глинистое пятно на спецовке, поднял тяжёлый взгляд на губы мужчины и коротко, но сильно ударил его в рот. Мужчина дёрнулся, согнулся и закрыл рот руками (“Так и держи всегда…”), а Валентиныч поднялся и пошёл себе через 9-ую линию. На той стороне оглянулся: мужчина продолжал сидеть в той же позе и к нему двигался Волкогонов. Между ними произошёл короткий разговор. “Наклепает сейчас, сволочь”,— решил Валентиныч и прибавил шагу.

Завалившись в своей каморке на тахту, Валентиныч стал с тоскливой злобой ждать прихода Волкогонова.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

"ДУЭЙ"

  ГЛАВЫ ИЗ РОМАНА

Дилетанты - герои романа "Дуэй" - борются с профессионалами - мафиози, бизнесменами, бизнеследи и прочими "деловыми" за право жить не под властью денег.  

"Триумф дилетантов"

 

Глава 8

***ДРУГИЕ ГЛАВЫ РОМАНА "ДУЭЙ"

На рассвете я переоделся в свой простецкий костюм и весь во власти нервного возбуждения покинул номер. Внизу сидел другой портье – мрачный и сонный. Он с подозрением оглядел меня и сунул нос в какую-то книгу, очевидно, проверяя, расплатился ли я. На мою просьбу достать извозчика он оскорблёно хмыкнул:

— Может, тебе ещё золотую карету шестёркой подать? Ничего, пройдёшься пешочком по холодку…

Очевидно, смена костюма значительно понизила меня на общественной лестнице. На улице два ранних извозчика ответили на мои отчаянные призывы каменным молчанием, проехав мимо рассветного забулдыги, а третий потребовал плату вперёд:

— Знаем мы таких: соскочишь и удерёшь проходным двором…Порелла? Даль-то какая. У тебя есть ещё деньги? Сплутовал, видно, вчера в картишки – вот и разбогател. А то такому здоровому молодому парню, как ты, можно было и ногами дошагать…

Поведение извозчиков не только обескуражило меня, но и порадовало: выходило, что я неплохо изменил свою внешность, если меня принимали за загулявшего накануне молодого рыбака, матроса или сезонного рабочего, и должен был ускользнуть от наблюдения Таваго и Травоты или их агентов, даже если им удалось открыть место моего сегодняшнего ночлега, и таким образом сохранить тайну местопребывания Годлеона. Однако, когда я уже уселся в коляску, меня посетила грустная мысль о том, насколько всё зыбко и условно в этом мире, если даже перемена пиджака и брюк может так резко изменить положение человека среди людей и их к нему отношение.

Мы добрались до Пореллы гораздо раньше назначенного срока – так велики были мои спешка и нетерпение, но Годлеон уже ходил по двору, несколько не таясь, а даже как бы выставляя себя напоказ. Вероятно, он волновался, ибо походка его изменилась, стала нервной и шаткой; вот он спотыкнулся о корыто и чуть не упал. Обратив ко мне лицо, он как будто даже меня и не узнал, повернулся опять спиною, достал из кармана своего неизменного рыжего пиджака флягу и отхлебнул.

“ Как бы он не перебрал в такой важный день”,— забеспокоился я – как о своём деле, – рассерженно направляясь к нему:

— Не рано ли для коктейля, Дон? Не лучше ли отложить пир до успешного окончания дела?

Дон тупо глянул на меня сквозь очки.

— А…это вы, приятель. Что это вы так вырядились? Я подумал, какой рыбак… Я сейчас…— он как-то странно засеменил к своему сараю и вернулся оттуда с жёлтым кожаным саквояжем.— Сумка с виду небольшая, но сюда войдут большие деньги, верно, приятель?

Это странное, если не фамильярное, новое обращение “приятель” покоробило меня. “Не отложить ли дело, пока он не протрезвеет?” В подтверждение этой мысли моей Годлеон подошёл ко мне почти вплотную и дыхнул спиртным. Я сердито глянул ему в глаза и остолбенел: за очками были не глаза Годлеона, это были серо-зелёные пропитые глаза другого человека.

— Геко…Геко! Это вы?!

— А то кто же, приятель? Кто ж ещё, если не сторож брату моему Дону, то по крайней мере верный помощник? Ловко, а? Это всё мой…воспитанник – он в учениках у здешнего парикмахера. Дал Бог сорванцу таланту…

Да, над Геко действительно искусно поработали: волосы и бороду подстригли и подкрасили тонко под Годлеона, а для этого требовалось основательно проредить Геко его буйные, пропитанные солью моря космы, чтобы образовалась лёгкая проплешина, как у Дона. Юный цирюльник подправил и цвет лица, припудрил сизый нос, посадил родинку на скуле.

— Вот только очки меня донимают: зрением Господь меня не обидел, до сих пор с берега разбираю все сигналы и вымпелы на горизонте, так что в этих стёклах я как в тумане. А снимать их надолго нельзя – глаза-то у нас с братом Доном по цвету разные. Вот у меня во взоре всё и плывёт, как после четверти галлона, и действительно приходится заливать глаз – для установления баланса…Что это вы так чудно вырядились? Это планом Дона не предусматривалось. Такая самодеятельность может испортить дело, у Дона всё рассчитано.

Я вспыхнул и стал защищать свою маскировку. Геко подумал и махнул рукой:

— Возможно, оно и к лучшему, — и добавил загадочно: — Так вы навлечёте на себя у этих больше подозрений – без причины маскарада не устраивают…Однако, поехали.

В это время из дому выбежала Вэйви со знакомой корзинкой в руках.

— Она тоже поедет с нами в город: ей надо сделать кое-какие покупки по женской части, а тут такая оказия. Дон сказал: так будет даже вернее: непредвиденный свидетель может ещё более нарушить их замыслы. К тому же, она хоть и скромница, но девица боевая, надёжная – дочь океана…Ну, Вэйвлет, поскорее – экипаж уже подан.

Мы уселись в коляску моего возницы, довольного, что ему не придётся возвращаться порожняком, и не спеша – по указанию Геко – двинулись в Кристадону. По дороге Геко с облегчением снял очки и клевал носом, а Вэйви вертела головкой, как птичка или как крошечный котёнок, с неизменным любопытством и доверием озирающий мир. Она отвечала на мои вопросы односложно и потупившись, а на приглашение зайти ко мне снова ответила, что “ теперь, со всеми этими делами, совсем не время”, и вздохнула.

Через четверть часа мы въехали в Кристадону. Когда мы проезжали мимо отеля “Кохинор”, мне показалось, что в переулке мелькнул чёрный лакированный автомобиль. Ещё через полчаса мы оказались на Соборной площади, где остановились на углу у кафе. Через улицу, в строгом тёмно-сером здании с белыми полуколоннами по фасаду, располагался банк.

Поскольку Вэйви очевидно не хотелось расставаться с нами, а за покупками, по её словам, идти было ещё рано, мы вошли в кафе и заняли столик у окна по выбору Геко.

— Не хочу пропустить момент, когда будут грабить этот банк. Вдруг сегодня? И вдруг растяпы-налётчики обронят пачку-другую. А я тут как тут на страже, пока не прикарманила полиция…Впрочем, сюда войдёт не одна пачка, — потряс он саквояжем и вызывающе водрузил его на подоконник.

— Пусть все прохожие видят, что Геко прибыл за большими деньгами.

Тут он подмигнул мне, со вздохом вздевая на переносицу очки Дона, и я окончательно понял весь замысел. Через четверть часа после открытия банка, когда в двери его уже прошёл с десяток клиентов, Геко сделал мне знак подниматься. Мы оставили Вэйви за целой вазой мороженого, неторопливо пересекли улицу и с бывалым видом вошли в банк. Рослый швейцар пристально цепко глянул на очевидно хмельного Геко и меня в моей робе, но Геко послал ему столь ледяной и исполненный достоинства взгляд, что тот лишь отвернулся. Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, я оглянулся на площадке и успел заметить, что в банк вслед за нами проскользнула какая-то бесцветная личность, которой швейцар дружелюбно кивнул.

В прохладном и просторном зале Геко предложил мне присесть у стола, а сам стал совершать странные маневры по залу, помахивая при этом жёлтым саквояжем, как кадилом. У одного окошка он принялся донимать клерка рассуждениями о консолях, а потом довёл до тихого бешенства кассира требованием обменять ему местную мелочь на американские центы. Лишь дюжий охранник в мышиной униформе, всё равно фланировавший в зале без дела, отнёсся к Геко со вниманием и по-дружески: сам подошёл, спросил что-то, выслушал и кивнул в сторону конторки старшего клерка. В ещё одном окошке Геко выпросил какой-то бланк, уселся напротив меня, насупился и стал степенно и медленно его надписывать. Меня разбирало любопытство, но я счёл недостойным заглядывать ему под руку. Впрочем, через минуту он толкнул мне бланк через стол как бы для проверки или совета и подмигнул. На бланке поверх банковского текста и пропусков было начертано:

Мне кубок дивный протянула дева.
Спешу согреть вином я грудь и чрево –
Ведь кубок я готов принять всегда!...
Но оказалось – в нём вода!

Я сдержал улыбку, кивнул и щелчком вернул бланк. Тут я почувствовал за спиной чьё-то присутствие, обернулся и увидел давешнюю бесцветную личность, видимо, только что подкравшуюся сзади. Узкое серое лицо личности выражало досаду, что он не успел узреть творение Геко. Встретившись с моим вопрошающим взглядом, личность ощерилась, извиняясь за недоразумение, и принялась маячить по залу под подозрительным взглядом охранника. Геко опять подмигнул мне, кивнув на соглядатая, встал с бланком в руках и взялся на этот раз за старшего клерка, настойчиво толкуя тому что-то про прекрасный участок на продажу или как залог под кредит. Геко так разгорячился, что наблюдавший сцену охранник приблизился к ним и стал прислушиваться. Старший клерк поначалу внимал Геко с недоверием и досадой, но потом, видимо, решил, что перед ним чудак-латифундист, обрядившийся в дешёвый костюм изо скаредности, и довольно почтительно пригласил Геко в кабинет. Он выскочил оттуда минут через десять, отворачивая красное от раздражения лицо от Геко, что неспешно и невозмутимо следовал за ним со своим лимонным саквояжем и выглядел вполне удовлетворённым. Меня удивило, что он уже не размахивает саквояжем, как прежде, а держит его так, как если бы старший клерк нагрузил его доверху золотыми слитками. Геко с видимым усилием взвесил саквояж на руке, улыбнулся широко мне и охраннику – дескать, олл райт – и кивнул в сторону выхода. В этот же миг бесцветная личность ринулась из зала. Геко поднял большой палец свободной руки.

— Проводить вас, сэр? — радушно предложил охранник, кивая на саквояж.

— Благодарю – не требуется: мы вдвоём стоим дюжины…

С некоторой опаской я выбирался с Геко из банка, сжимая револьвер в кармане моих широких брюк. На выходе нам перегородил дорогу роскошный открытый автомобиль, полный пассажиров – респектабельно одетых дельцов; одного из них я узнал: это он заговорил со мною в Земельном комитете. Автомобиль остановился у самых ступеней банка, и вся компания с деловыми портфелями стала подниматься нам навстречу, ведомая одетым в смокинг смуглым мужчиной с чёрной бородою и в тёмных очках. Он что-то громко и возбуждённо втолковывал своим спутникам как будто по-итальянски. Я с опаской посторонился, чтобы дать ему пройти.Впрочем, он не был похож ни на Таваго, ни на Травоту.

— Не люблю итальяшек, — сплюнул Геко, — уж очень крикливы и шумны, макарони. Их пруд пруди в Кристадоне и мафия у них будь здоров…

Переходя улицу, я оглядывался в поисках чёрного автомобиля.

Вернувшись в кафе, мы нашли Вэйви над уже опустевшей вазою.

— Однако ж и аппетит у тебя, детка – никакой муж не прокормит,— покачал головой Геко.

Вэйви густо покраснела и смущенно глянула на меня. Мы уселись, и Геко потребовал рюмку “Амаро”:

— Во-первых, хорошо для желудка, а во-вторых, дело…нет, пока треть дела мы уже сделали. А тебе, крошка, уже давно пора за покупками. Да-да, леди, покиньте нас и поскорее: здесь уже теперь будет только мужское дело. И не жди нас, возвращайся домой одна. Прикусив губу и нахмурив бровки, Вэйви ушла не оглянувшись.

— Чересчур строго вы с нею, сэр Геко.

— Нечего ей здесь сейчас делать. Ещё неизвестно, как обойдутся скоро с нами. Возможно, ещё строже.

Я стал оглядывать через окно улицу и часть площади, опять высматривая чёрный автомобиль, но его нигде не было видно; впрочем, едва ли наши противники были столь наивны, чтобы ещё издали обозначать своё присутствие. Прохожих на улице прибывало, и я не отрываясь вёл наблюдение, положив руку на карман с револьвером.

Из банка снова показалась группа дельцов с чернобородым итальянцем во главе. Усевшись в автомобиль, он долго возился с жёлтым саквояжем, видимо, пристраивая его в удобное и надёжное место.

— Ну, слава Богу, ещё треть дела сделана, — с важностью посвящённого произнёс Геко, когда автомобиль отъехал. — Саквояжу итальяшки, видно, повезло больше, чем моему.

Он легонько пнул свой лимонный саквояж, тот легко отлетел под стол и полураскрылся – он был пуст! Тут я опять стал понимать суть очередной стадии нашего дела, но промолчал, слегка уязвлённый тем, что Дон не посвятил меня во весь план в деталях. Неужели он думал, что я могу проболтаться?

— Так что же остаётся ещё нам? — решился я спросить Геко.

— Может быть, уже и ничего. Посидим ещё четверть часика и двинем в Пореллу, но не напрямик, конечно.

Его слова меня успокоили и, решив заказать напоследок кружку пива, чтобы скоротать время, я обернулся к гарсону, скучавшему за моей спиной у служебного столика при входе на кухню. Но и столик, и гарсона, если он ещё и оставался там, заслоняла плотная высокая фигура в белом костюме с рукой, засунутой в карман, контуры которого не оставляли сомнения, что в нём был скрыт нацеленный на меня пистолет. Я поднял глаза и увидел невозмутимое и даже вежливое лицо Таваго. Я метнул взгляд на Геко: за его спиною возвышался Травота в таком же костюме и также с рукою в кармане.

— Джентльмены, доброго и удачного вам утра, — тихо сказал Таваго, ловко пихнув к ногам Травоты стоявший под столом саквояж, — ради вашего доброго здравия не в ваших интересах затевать громкую и бесполезную дискуссию. Ваши маскарады, — он покосился на меня, —нисколько вам не помогли. Сейчас вы спокойно последуете за нами для продолжения дружеской беседы.

— При этом улыбаясь нам открыто и дружелюбно, чтобы никто вокруг и подумать не смел, что между друзьями возникли недоразумения, — добавил Травота. — Ведь мы друзья, г-н Годлеон?

Он с ухмылкой перегнулся через плечо Геко и пытливо заглянул тому в лицо – как бы за ответом на вопрос. Очки Годлеона в этот момент соскользнули со вспотевшего от волнения носа Геко и со звоном упали на мраморный столик. Геко в упор глянул в глаза Травоты. Тот побледнел и стиснул зубы. Он не вскрикнул и не стал бить Геко рукояткой пистолета по голове – выдержка у этих классных профессионалов была на высоте и они умели проигрывать партию или тур. Травота лишь с раздражением попинал очевидно пустой саквояж и поддал его ногой, водворив на прежнее место, а затем повернулся к нам спиной. К нему присоединился Таваго и они двинулись к выходу. Только в дверях они обернулись и цепко и в то же время озадаченно посмотрели на меня, а затем покинули кафе плечом к плечу. Минутой позже чёрный автомобиль с зашторенными окнами пронёсся мимо кафе в сторону улицы Домиличи.

Геко шумно выдохнул:

— Фу, чёрт! Кажется, пронесло…Гарсон. Ещё “Амаро”. Несите целую бутылку!

Но наш гарсон не откликнулся: он как будто спал, уронив голову на служебный столик. В кафе было пустынно; лишь в дальнем конце его женщина меняла скатерть на столике.

— Надеюсь, они его не насмерть…— прошептал Геко. — Надо нам поскорее отсюда убираться.

Бросив крупную купюру на столик, Геко поспешил к выходу. Я последовал за ним, подхватив забытый им саквояж. На улице он забрал его у меня:

— Ценная вещица. Не знаю, как насчёт денег, а бутылок сюда войдёт более дюжины. Ищите коляску, Гвед, и поскорее. Нет, не извозчика, возьмём автомобиль – мы это заслужили…

С дальней стороны площади к нам тут же ринулся жёлтый открытый таксомотор, за рулём которого восседала давешняя бесцветная личность из банка, и я изумился могуществу организации Таваго и Травоты. Я вежливо, но с откровенной усмешкой предложил ему жестом проезжать мимо, он с сожалением покачал головой, чуть поколебался и поддал газу. Мы сели для страховки лишь в третье такси – согласно законам жанра, по словам Геко. Из предосторожности, показавшейся мне нелишней, я велел шофёру поднять верх, тем более, что уже пекло солнце и стало пыльно. Я опять принялся искать взглядом чёрный автомобиль и как будто увидел его в пролёте улицы едущим параллельно нам по проспекту Гарибальди. Стало тревожно: не выследили бы нас до Пореллы. Пока я соображал, что предпринять и надо ли предпринимать что-то, – ведь Геко оставался совершенно безмятежен, – тот потребовал вдруг остановиться у магазина итальянских вин. “ У него одна забота”, — сокрушался я, наблюдая, как Геко переполошил приказчиков-итальянцев своим обильным и взыскательным заказом:

— Полдюжины “Кьянти”, макарони! Ко мне приезжает брат из Италии! Ещё полдюжины “Фраскати”, спагетти ленивые! Брат, родной брат из Италии. Добавьте ещё три “Колли Албани” и три “Амаро”, вы, пасташутта бестолковая! Как держишь благородный пармезан, паяццо? Брат мой приезжает сегодня из самой Италии, понимаете вы, неаполитанские пиццы безмозглые?!

Я уже стал смутно догадываться, какой это итальянский брат приезжает к Геко, но тревоги моей это не уменьшило. Наконец вино и закуски были уложены в таксомотор, и мы двинулись в сторону Пореллы. “Может быть, нам сменить машину? — ломал я себе голову.— Отправиться в Фидесту, а оттуда морем на каком-нибудь баркасе…” Поглядев на весёлого и спокойного Геко, перебиравшего покупки, я почувствовал досаду. “ В конце концов, меня никто не посвящал в сегодняшний план, так зачем мне брать на себя заботы и тревоги Дона и его друзей, которым он, видимо, более доверяет. Пусть сами заботятся о своей безопасности”.

Геко не утерпел и стал отхлёбывать из разных бутылок, ловко вышибая пробки могучей ладонью.

— Помните стих, Гвед? “Но оказалась в нём вода!” Вода, Гвед! А она…они думали – вино! Здорово мы все их надули. А здесь, — он тряхнул бутылкой “Фраскати”, — уж точно вино. Убедитесь сами, Гвед, что вы такой скучный?

После треволнений дня мне действительно захотелось убедиться и я протянул руку к вину, но в это время из придорожных зарослей наперерез нам лихо выкатился задом жёлтый таксомотор с поднятым верхом. За рулем сидела всё та же подозрительная личность, следившая за нами в банке. Я остолбенел, но быстро спохватился и направил руку в карман, к револьверу. В это время верх автомобиля опустился и нам предстал давешний итальянец в тёмных очках; он выбросил вверх руку на римский манер и звонко провозгласил:

- Evviva dillettanti! Evviva il mondo dilettantistico! Да здравствуют дилетанты! Да здравствует дилетантский мир!

— Вот он, итальянский брат мой! Люблю итальяшек!— завопил хмельной Геко.

Итальянец сорвал очки и я узнал глаза Дона. Пока я разбирался с сумбуром чувств и мыслей, Годлеон соскочил с таксомотора и ринулся к нам с объятьями, довольно подшучивая над моею озадаченностью. Он со знанием дела похлопал меня по карману с револьвером (“Мужаете с каждым днём, юноша…”), с рукоятки которого я ещё не снял руку, и крикнул своему шофёру:

— Ещё секунда и ты был бы трупом, дорогой Лунк! Это Лунк, мой друг и помощник, а также самый классный профессиональный водитель Кристадоны и окрестностей. В остальном же гениальный дилетант, как и все мы. Сегодня будет пир, Гвед, в честь победы добра над злом, то есть, дилетантов над профессионалами, хотя первые и воспользовались в определённой мере искусством профессионала, который, однако, в жизни первоклассный дилетант. Ого, да вы не теряли с Геко времени даром, — он кивнул на наши покупки. — Тогда не будем терять времени и сейчас…

Покупки быстро перекочевали в автомобиль Лунка, воссоединив два знаменитых жёлтых саквояжа (один нёс вино, другой – деньги), наш водитель, оказавшийся Лунка приятелем, весело отсалютовал и умчался назад, и мы триумфаторами двинулись в Пореллу.

— Дон, не приведём ли мы их за собой в Пореллу? Мне показалось, что они следовали за нами с Геко в своей чёрной машине по параллельной улице.

— Так оно и было. Но спокойствие и терпение, друг Гвед. Всё расскажу на нашем пиру с чашей в руках. Пока скажу только: ваше с Геко восхитительное дилетантство вкупе с профессионализмом Лунка отвели от нас эту опасность…

У самой таверны мы нагнали маленький автобус; он остановился, и из него вышла Вэйви с корзинкой и свёртком. Лицо её было печально, но, увидев нас, она уронила свёрток и освободившейся рукой радостно нам помахала. Мы лихо притормозили около неё, Лунк ловко подхватил свёрток, отряхнул и передал Вэйви. Мы посадили девушку с нами и попылили к её дому. По дороге Годлеона приветствовали жители Пореллы: очевидно, он пришёлся здесь многим по душе.

Пир наш был обильно украшен всевозможными дарами океана. Кроме нашей компании за стол уселись родители Вэйви, поначалу державшиеся скованно и настороженно, но потом развеселившиеся простым, искренним весельем, а также юный цирюльник, застенчивый юноша, с обожанием поглядывавший на Вэйви. Во главу стола был посажен не Годлеон, а Геко, выглядевший импозантно даже в своей затрапезной одёжке, в которую он проворно и с облегчением переоделся, знаменуя тем самым окончательное завершение сегодняшней операции. Он удивил меня знанием застольного этикета и причудливых старинных обычаев и правил.

— А ведь сэр Геко глядит настоящим сэром, — шепнул я Годлеону.

— Он и есть сэр и баронет. Или чайльд. Он из горной Шотландии. Его родня чуть не уморила его, добиваясь денег и наследства; он продал, что было можно, и сбежал от них, нанявшись на парусник в Глазго простым матросом…

Дон поднялся и предложил тост за Геко, а также за дилетантов.

— Дилетанты или любители, — пояснил он свою настойчивость, — суть настоящие, природные, естественные люди, ибо человеку свойственно ошибаться, и они ошибаются и заблуждаются, будучи непрофессионалами. Поэтому они человечны. Не ошибается или почти не ошибается только профессионал. Поэтому он всегда или почти всегда бесчеловечен или, лучше сказать, нечеловечен. Исключение составляют только те, — он наклонил с лукавой улыбкой голову в сторону Лунка,— кто является другом и соратником дилетантов в их дилетантских, любительских и, как правило, бескорыстных предприятиях, добавляя в их общее своё профессиональное частное – как исключение из правила. К тому же друг Лунк в жизни своей не за рулём был и останется образцовым дилетантом прекрасной любительской души. Amen.

После тоста Дон пригласил меня пройтись.

— Лунк, несмотря на свою блеклую внешность, славный, деятельный и верный парень, — сказал Дон.— Его дядя служит в банке швейцаром, поэтому я послал его присмотреть на всякий случай за вами и, если понадобится, помочь. В Кристадоне нет более профессионального и ловкого водителя, чем Лунк, но в этом деле он повёл себя как дилетант и слава Богу! Да здравствует любительство! Он должен был только сообщить мне, когда вы покинете банк, чтобы мы там не столкнулись и не вышло какого недоразумения, но Геко стал что-то писать, а такое не предусматривалось нашим планом, и Лунк, зная склонность Геко к авантюрной импровизации, забеспокоился за исход дела и тоже нарушил правила, подойдя к вам и пытаясь заглянуть в текст. Кстати, прекрасный стишок со смыслом…Но опять же да здравствует дилетантство: он тем самым навлёк на себя подозрения охранника, который состоит на службе у Травоты с Таваго и должен был только дать им знать, когда я – или Геко в моём образе – и вы покинете банк с деньгами. Но этот молодец решил, что Лунк местный бандит и что кристадонские гангстеры прознали про сделку и тоже нацелились на эти деньги. Тогда Таваго и Травота опрометчиво заспешили и взялись за вас прямо в кафе; иначе они предпочли бы проследить за вами, чтобы захватить наверняка в более надёжном и укромном месте, и добраться таким образом до меня. Так что ещё раз здравица в честь дилетантства…

— Но они могли потом попытаться исправить свою ошибку.

— Они так и поступили. Поначалу они были слишком обескуражены промахом и поэтому попросту удалились, не захватив вас насильно с собой. Кроме того, в конце концов в Кристадоне есть какая никакая полиция… На площади к вам подкатил Лунк., чтобы отвезти вас ко мне (я очень за вас беспокоился), что, конечно, было нелепо после его поведения в банке, но таково было моё опрометчивое, надо признать, указание. Если бы он привёз вас ко мне, то был бы самый реальный риск, что Таваго с приятелем, опомнившись, ринулись бы по вашим следам и настигли всех нас. Так что опять нам помог промах любителя. Впрочем, вы с Геко поступили здесь по законам жанра, профессионально, так сказать, отвергнув Лунка и дождавшись третьего или четвёртого таксомотора. За это время, кстати, Лунк успел захватить меня у отеля “Марко Поло”, где я якобы остановился – для моих подозрительных партнёров по сделке, и вернуться на площадь в момент вашего отъезда. В эту же минуту у банка показался и известный чёрный автомобиль: голубчики опомнились – или получили головомойку от Винди – и вернулись, чтобы следить за вами. Мы с Лунком начали ломать голову, как сбить эту слежку. Таваго с дружком решили воздержаться от прямого преследования – в конце концов, вы, Гвед, могли позвать полицию – и двигаться по параллельному проспекту Гарибальди: Кристадона в основном выстроена хоть и на холмах, но по строгому квадратному плану, что облегчает задачу: можно видеть вас в пролётах поперечных переулков. По всей видимости, они хотели сесть вам на хвост на Афинском бульваре, который пересекает улицу вашего движения. Поначалу мы двинулись за ними, соображая, что предпринять, но потом Лунк решил догнать и предупредить вас. И тут произошёл знаменитый налёт Геко на итальянский магазин. Вот уж воистину да здравствует дилетантство и доброе, безвредное разгильдяйство! Профессионал – после такого дела, как наше – стремится скрытно и быстро исчезнуть со сцены, замести следы, уйти в подполье, чтобы отсидеться, а Геко останавливает машину у одного из самых бойких магазинов города и с шумом и криками на виду у всех устраивает роскошные закупки для победного пиршества. Такое оказалось выше понимания профессионалов Таваго и Травоты, но нам с Лунком пришлось как раз впору и навело на блестящую идею: мы подняли верх – как у вашего таксомотора – и рванули мимо магазина, в котором буйствовали Геко и вы, вперёд, чтобы выскочить на Афинский бульвар одновременно с нашими приятелями. Они уже были там и, высунув свой чёрный нос из-за угла проспекта Гарибальди, высматривали вас. В Кристадоне жёлтых таксомоторов можно пересчитать по пальцам одной руки и верх у нас был поднят, так что дружки моей Винди сразу ринулись за нами почти в открытую, решив предпочесть риск неприятностей с полицией риску нас – или вас – потерять. Но тут Лунк показал всё, на что он способен, внеся для лучшего вкусу толику соли профессионализма в наше славное дилетантское варево – исключение, как известно, только подтверждает правило. Он завёл этот чёрный катафалк в лабиринт за вокзалом, а потом проскочил переезд прямо перед удачно длинным и медленным товарным поездом, оставив наших унылых бандитов с проклятьями считать вагоны. А ведь они, надо признать, тоже лихо умеют вертеть баранку…Но мы победили в конечном счёте, — добавил он убеждённо, — потому что у дилетантов человеческая, естественная логика, доходящая до нелогичности в своей человечности ( что, кстати, сбивает с толку и бесит профессионалов) , а профессионал – не человек, он профессионал…

Дон закурил сигару и с довольным видом запрокинул голову, пуская дым в вечернее небо. Из дома вышла раскрасневшаяся Вэйви; она, кажется, искала нас, но нас увидев, только молча улыбнулась и возвратилась в дом.

— Славная девушка, Гвед. Конечно, это не Винди, но, может быть, и слава Богу…

Я неопределённо покачал головою, и Дон знающе усмехнулся.

— Скажите, Дон, — спросил я, чтобы переменить тему, — зачем понадобились два одинаковых жёлтых саквояжа?

Дон смущённо улыбнулся:

— Здесь, наверное, был перебор – как вообще у дилетантов. Трудно всё предусмотреть мне показалось, что это будет добавочная страховка: в случае какого-либо срыва два одинаковых саквояжа сбили бы их с толку и они остались бы с пустым…Сложнее было сегодня убедить моих покупателей, которые знают меня уже не первый день, что я это я, что грим нужен для того, чтобы сбить со следа гангстеров, пронюхавших про сделку и деньги. Впрочем, эти дельцы сами постоянно дрожат за свою шкуру и капиталы, так что они в конце концов вошли в моё положение и кивали в ответ на мои итальянские речи, хотя этот язык им знаком мало. Главное для них была моя подлинная подпись на бумагах… Ну, пора возвращаться к нашим дилетантам.

— Когда же мы отплываем в Дуэй, Дон?

— Дня через три. Я должен получить известие, что там готовятся к нашему приезду. Не люблю быть, как снег на голову – тем более, что в Дуэе снега никогда не бывает…

Дон засмеялся, но смех его показался мне принуждённым, а лицо выражало озабоченность и даже тревогу.

— Нас будут караулить в кристадонском порту, Дон.

— Я предусмотрел это. Мы не будем утруждать формальностями чиновников и таможенников. Мы выйдем из Фидесты…или какого другого маленького порта на побережье – их здесь немало, — добавил он как-то поспешно, глянув на меня искоса.

— Скажите откровенно, Дон, вы мне не полностью доверяете? Вы даже не посвятили меня в детали сегодняшнего плана – я был как в тумане…

— Сквозь туман труднее видеть не только друзьям, но и врагам, — пошутил Дон, но добавил серьёзнее: — Я не доверяю…полностью…не вам, а свежей и неподдельной силе молодого чувства, которая с пренебреженьем отвергает опасливое благоразумие и расчёт. И сам ненавижу себя за это недоверие, ибо для меня мнение сердца, сколь бы заведомо ошибочно оно ни было, всегда выше мнения степенного разума, пусть даже это несомненно приведёт меня к жестокому разочарованию.Но ведь обманут, разочарован и этим раздосадован будет опять-таки разум, резонёрствующий ум мой, а не сердце, которое выше обмана, разочарований и крушений иллюзий. Таким образом я сберегаю дорогую мне душу пусть даже в ущерб чувствительной плоти, если так можно выразиться…Вы понимаете, верите мне, Гвед, друг мой?

Я кивнул, и мы с чувством пожали друг другу руки.

— Вы ещё встретитесь с Винди, Гвед, и встреча эта будет нелегка, хотя поначалу у вас возникнет другое чувство, — мягко сказал Дон, несколько туманно для меня подытоживая свои объяснения; позже я понял смысл его слов.

Из дому опять вышла Вэйви – как будто по хозяйственным делам, но грустный взгляд её был красноречив.

— Мы возвращаемся к столу, Вэйвлет, если вы нам ещё хоть что-то оставили! — крикнул ей смеясь Годлеон.

— Конечно, оставили – стол по-прежнему ломится от яств! — обрадованная девушка тут же вбежала в дом, а мы с Доном последовали за ней, обнявшись за плечи.

В наступивших сумерках Вэйви зажгла с помощью Лунка и юного цирюльника множество свечей, и наш пир превратился в мирное вечернее застолье доброй и дружной семьи.

 НА НАЧАЛО

 

Раскрути свою страничку Бесплатно:: 1ps.ru



Сайт создан в системе uCoz